Макся - Страница 11

— А почты боятся?

— Ништо… Да ты бы, барин, соснул бы таперь.

— Ишь ты?

— У нас все почтальоны спят. Как лягут — и спят; на станции, почитай, на руках выносят.

— Ну уж, я не стану спать.

— Полно, барин… Умычишься. Спи знай, ишшо много ехать-то…

Максе хотелось спать, но он боялся заснуть, думая, что почту подрежут, да если он и думал, что ездили же до сих пор почтальоны, почту не подрезывали и теперь, может, ничего не будет, но он не мог заснуть сидя, с непривычки. В двух местах он вываливался в ухабах так, что его придавливало санями. Это больно не понравилось Максе.

Все смотрителя, а где их не было — писаря, были любезны с Максей и почти на каждой станции подавали ему по рюмке водки, а там, где его кормили по установленным правилам, ему подавали по три рюмки. После этого Макся ехал бодро и только дремал. В почтовых конторах его тоже расспрашивали об дороге и губернских, — более, чем смотрителя, — и он говорил, что знал. Почтмейстеры, узнавшие об нем от почтальонов, жалели его.

Наконец он приехал в тот город, где ему нужно было сдать почту. Сдавши ее благополучно, он было пошел спать, но его пригласил один семейный почтальон напиться чаю и покушать. С Максей, как с губернским почтальоном и приехавшим сюда в первый раз, все обращались вежливо. Макся здесь напился пьян.

В этом городе Макся прожил двои сутки и в это время ничего не делал в конторе, зная, что губернским почтальонам не подобает заниматься в уездной, а уездные должны в губернской и дежурить и работать. Здесь он вел себя гостем и надо всем наблюдал. Ему не нравился город, который он прозвал, вместе с людьми, вшивою амунициею, не понравился почтмейстер, которого он прозвал чучей, а самую контору назвал лошадиным стойлом. Одним словом, ему ничто не понравилось в этом городе.

— Как это люди живут в таком городе! То ли дело наш губернский, — говорил он почтовым этого города.

— Зато у нас все дешевле и доходнее.

— Ну, уж все же губернским быть лучше, потому что оттуда можно скорее получить место смотрителя, — говорили Максе уездные почтальоны.

Макся поехал опять в губернский город.

— Ну, что, нравится? — спрашивали его почтальоны по приезде его в губернский город.

— Ничего, только холодно да сидеть неловко.

— Погоди, не то еще будет.

И стали Максю гонять, и стал Макся ездить с почтами.

X

Проездил Макся с почтами два месяца кряду; случалось ему ездить даже без отдыха: приедет он в губернский, его опять посылают за неимением разъезжих почтальонов; приедет в уездный — и, если там ехать некому, его опять посылают назад. Так в течение двух месяцев он съездил с легкими и тяжелыми почтами пятнадцать раз.

Езда ему опротивела с седьмого раза: опротивели ему ухабы, чемоданы, морозы, ветры, ямщики, и многое-многое опротивело Максе до того, что он стал проклинать и дороги и почты. Чем больше он ездил, тем больше ему стала надоедать почта.

— Ну уж и служба! Правду говорили почтальоны, что ездить с почтой не то, что ездить в карете. Я бы теперь лучше согласился звонарем быть, — ворчал он дорогой, когда что-нибудь злило его.

Больше всего злили его ямщики, то есть злило его их равнодушие: проедут город и целые пятнадцать-двадцать верст пустят лошадей шажком; хоть ты кричи на них, хоть уговаривай — скорее не поедут, а только говорят: в часы будем! — и действительно, приезжали в часы… Теперь и природа не радовала Максю. Едет он в санях или высунет голову из-под накладки, посмотрит кругом: всё места знакомые: «Всё дрянь! и отчего же это хороших-то местов нет? кто же тут виноват-то?» И станет Макся перебирать местную администрацию, да так и заснет, и не разбудишь его скоро на станции. Макся сам не мог понять; отчего ему спится дорогой? Лишь только завалится он на чемоданы, проедет верст пять — и спит. И славно ему спится: снятся ему только конторы, да служащие почты, да гиканье ямщиков и что он далеко куда-то едет… И бурлит Макся со сна, ворчит что-то несвязно, только голову встряхивает направо и налево, то об накладку ударится, то она с сумы скатится на суму, которая на груди у Макси. Макся не чувствует боли, только слюни текут по губам… А ямщикам завидно:

— Благая же эта жизнь почтальонам: только ткнется в сани или телегу, и дрыхнет всю дорогу.

Хорошо казалось Максе спать с почтой, и ругался же он, когда его будили на станциях. Но и на станциях он спал. Сдаст дорожную писарю или ямщику, и завалится на лавку и спит. Перекладут почту; начнут будить его:

— Максим Иваныч, вставай! Готово.

— Гмм! — ворчит он.

— Почта готова!

— Ну, ну… сейчас, — и Макся перевернется на другой бок.

Кое-как разбудят его ночью. Проснется он; встанет, возьмет подорожную, положит ее бессознательно в сумку и пойдет к своему месту.

— Всё тут? — спросит он ямщиков.

— Нешто оставим?

— Ловко улажено?.. Положьте еще соломы.

— Да будет, Максим Иваныч.

Сядет Максим Иваныч, и как только забрякают колокольчиками, он уж опять спит…

— Максим Иваныч! — спросит бывало его ямщик, да посмотрит, что он спит, и сам задремлет. Лишь только остановятся лошади, Макся пробудится.

— Приехали? — спросит он.

— Нет еще.

Укутается Макся и опять спит. Посмотрит на него ямщик, и завидно станет ему: экое людям счастье; все спит…

Максю любили все ямщики за то, что он не бил их и говорил с ними ласково. Заведет Макся разговор с ямщиком об урожае; ямщик всю дорогу до станции будет говорить об этом предмете, пока не заметит, что Макся спит. Но об урожае мало было разговоров, потому что большая часть ямщиков хлебопашеством не занималась, а толковали больше о почтовых станциях, почтосодержателях, лицах, составляющих собою управление почты. Больно ямщикам солона кажется ихняя жизнь.